Практика юристов "Перспектив"
">"Среди жителей интернатов гуляют легенды о «хороших интернатах», где разнообразная еда, можно выходить на прогулки каждый день, можно выбрать, с кем живешь в комнате, и — даже — влюбиться. И за это не запрут в психушку, а выделят отдельную комнату семейного типа, на двоих. В рассказах эти интернаты находятся где-то в маленьком городе, далеко от Москвы, и названия этих городов произносят со сладким вздохом, так же как я в детстве читала в сказках о Генуе, Венеции и Риме, веря и не веря, что они существуют. Никто из тех, с кем я говорила, не знал, что у него есть «право перемещения», то есть возможность выйти за границы интерната и посмотреть, как все устроено. И даже те, кто не утратил дееспособность, не знали, что могут отказаться от услуг одного интерната и переехать в другой. Просто потому, что им захотелось. Достаточно написать заявление: «Я отказываюсь от услуг ПНИ». Саша написал, печатными буквами.
И дело не в том, что остальные люди «отсталые» или «трусливые». Просто если годами кто-то решает за человека, что ему положено сидеть взаперти, носить одинаковую с соседом одежду, мыться один раз в неделю в условленный час, ему потом просто не может прийти в голову, что можно взять и уехать «в маленький город, где вечные сумерки и вечные колокола».
Разница между тем, что прописано о недееспособности в законе, и тем, как это применяется в жизни, так огромна, что похожа на заговор сильных против слабых. Например, недееспособный человек, который все же может выразить свою волю, должен давать согласие на все медицинские манипуляции. В жизни это так не работает. В жизни любой врач, даже вызванный на дом, будет говорить только с опекуном. И подписи опекуна достаточно, чтобы сотворить с человеком что угодно.
В жизни недееспособный человек превращается в собственность опекуна. Если интернат — клетка, то недееспособность становится замком на ней. Что бы ни происходило в интернате, недееспособный человек не имеет возможности защититься, не может даже подать жалобу. Жалобы подает опекун, он же — директор интерната. Паспорта жителей ПНИ хранятся у него в кабинете. Катя говорит: «В заложниках».
В некоторых интернатах недееспособный человек не может ничего, даже выйти из комнаты без разрешения. Если спросишь, тебе всегда ответит директор: «Я, как его представитель, отвечаю за его жизнь и здоровье, и я считаю, что для его жизни и здоровья сегодня надо оставаться в комнате».
И быть обритым наголо. И лежать без штанов. И госпитализироваться на месяц в психиатрическую лечебницу. И не выходить на прогулки.
Если двух недееспособных молодых людей на инвалидных колясках привезут в ПНИ, то, что бы с ними там ни происходило — голод, насилие, издевательства, — они даже сбежать не смогут. Если Сашу и Яшу выкрасть, прямо вместе с колясками, то дирекция интерната может объявить их в розыск, как угнанную машину.
... Катя Таранченко (сначала — волонтер в детском доме-интернате, потом — юристка и руководитель юридической службы) повторяет снова и снова: возможность или невозможность жить самостоятельно никак не привязана к дееспособности. Дееспособность — это «возможность понимать свои действия и руководить ими». Но на практике, в суде все иначе. В голове судьи существует нерушимая связь: Саша и Яша живут в интернате — не просто же так они там живут — значит, не способны принимать решения".
Полностью статью Светланы Булатовой вы можете прочитать на портале Такие Дела
