Завороженная девочка

«Пусть ты и дальше учишься узнавать, как это – жить, как мы, обычные люди, живем – ходить во двор на детскую площадку, готовить свекольный салат, обниматься, сидеть и кувыркаться, а не лежать сутки напролет, встречать приходящих в гости знакомых улыбкой...» Катя Таранченко, исполнительный директор «Перспектив» – об истории дружбы длиною в 12 лет.

«Мы с Катей знакомы 12 лет. Я была волонтером в группе, где Катя жила. А жила она не дома, а в группе в детском доме для умственно отсталых. Я ее в этой группе запомнила первой – увидела пронзительные серо-голубые глаза и такие правильные черты лица. Катя красивая. И задумчивая. Я ей тогда, в 2008 году, училась чистить зубы. Как залезть щеткой в рот ребенку, который рот открывать не хочет и у которого этот рот постоянно двигается? Ну в общем заботливая Маша Беркович (в будущем автор прекрасной книги «Нестрашный мир») меня научила – никаких секретов, только ловкость и заботливость.

Я провела тогда в Катиной группе волонтерский год. Помню – она любила всегда играть, перебирая руками шелковые платки и гремящие бусы. А еще задумчиво смотрела в зеркала. Такая завороженная девочка. Мне объяснили сначала – у Кати гиперкинез, у нее все время произвольно сокращаются мышцы всего тела, поэтому она так рассредоточено двигается. Я подумала: наверно, она очень устает от того, что каждая мышца ее тела каждый момент двигается. А потом я подумала, что она выглядит не уставшей, а сильной и упрямой. И правда, Катя быстро выросла, стала своенравной, требовала всегда одна из первых, чтоб ее покормили, научилась сама пить – держать в руке бутылку с трубочкой, жадно причмокивая губами, выпивая жадно не очень-то разнообразные детдомовские напитки.

Потом я стала в «Перспективах» директором по юридическим вопросам – подумалось, что защита права лучше помогает нашим инопланетным ребятам с инвалидностью. Тем временем Катя выросла и у ехала в П Н И. ПНИ – это интернат для взрослых. После переезда я Катю не видела года два. Потом пришла как-то по «правозащитным делам» в группу в ПНИ, где она жила. Увидела ее уменьшенной вполовину, худющей, с тоской в глазах и высохшими с отслаивающейся коркой губами. Черт – подумала я – черт. Нельзя ли сделать так, чтоб ПНИ перестали существовать как явление, подумала я.

Через год пришел коронавирус, и мы в «Перспективах» решили забрать из интернатов хоть кого-то из тех, о ком уже долго заботились – столько, сколько сможем, чтоб они не сгорели от распространения инфекции в перенаселённых интернатах. Забрали 26 человек, в их числе Катю.

На следующий день после переезда в наше временное пристанище – бывший Центр дневного пребывания – у Кати начались понос и рвота. Мне позвонили, сказали, что Катя почти без сознания, ее нужно отправлять в больницу. Отправили. Сразу в реанимацию. А больница в 10 минутах на велике от моего дома. Я начала ездить к Кате в больницу. Там карантин, а в реанимацию уж точно не попасть. Можно позвонить в звоночек – выглянет уставший врач с пустыми глазами и скажет – ваша Катя в стабильном состоянии, не знаем, когда выпишем, звоните по телефону, че пришли-то. А на третий раз пустили вдруг. Выдали халат и маску. Захожу, смотрю – она худющая, глазищи совсем голубые отчаянно, смотрит на стакан с водой. Даю пить – жадно пьет стакан за стаканом. Замечаю, что руки и ноги привязаны к койке. Отвязываю. Медсестра проходя мимо просит привязать потом, как уйду. Обещаю привязать, но уходя не привязываю – не могу, не хочу. А во сне снова вижу катькины синие от привязывания запястья. Прошу на следующий день выписать – ей же уже лучше, отпустите, мы долечим. Не пускают – у Кати, оказывается, воспаление легких, кроме энтероколита, а у ее соседа по реанимации вообще ковид, так что нужен тест, нужен рентген, нужно ещё полежать.

Перевели в обычное инфекционное отделение. Я организую Кате волонтерские посты – привожу сопровождающих, учу их понимать Катю, кормить Катю, отвлекать ее от духоты инфекционного бокса музыкой. Выясняем по ходу, что Катя любит классическую музыку, а не эстраду… Волонтер-тезка Катя приносит моей Кате четки, Катя берет их и с тех пор не отпускает – перебирает и перебирает бесконечно. Я говорю: «Катя, ты – мой маленький Будда».

После выписки Кати из больницы я обещаю жить с ней две недели в «карантине» – это чтобы гарантировать, что Катя не принесет остальным ребятам, которых мы забрали из ПНИ, всяких инфекций из больницы, особенно коронавируса. Думаю, как же странно, вот так 12 лет знакомы, но мне самой волнительно представить, что мы с Катей вдруг нос к носу проведем две недели вместе… ведь совсем сроднимся…

Ну в общем, Катю выписали, и мы с ней жили две недели на 23 этаже в однокомнатной квартире в изоляции. С 23 этажа нашей квартиры видно Неву и огромные подъемные краны. Катя начала улыбаться и перестала, засыпая, прятаться с головой под одеяло. Я полюбила утро: Катя нежно и настойчиво воркует, я встаю, подхожу и обнимаю ее, думаю – «Кать, ну как так, тебя, родная, никто утром не обнимал никогда? Кать, как хорошо, что ты здесь и у нас новый день с тобой!» А перед сном здорово вместе слушать колыбельные, зажигать свечки, валяться на матах, смотреть друг на друга сонными глазами… Думать – Кать, ты мой космонавт, мой маленький буддист, моя упорная и выносливая девочка… Пусть ты и дальше учишься узнавать, как это – жить, как мы, обычные люди, живем – ходить во двор на детскую площадку, готовить свекольный салат, обниматься, сидеть и кувыркаться, а не лежать сутки напролет, встречать приходящих в гости знакомых улыбкой, плавать в ванной, мыча от удовольствия…

Мы с Катей прожили двухнедельный карантин. После этого Катя вернулась к группе эвакуированных моими «Перспективами» одногруппников по ПНИ. Я по ней снова скучаю, но знаю, что перспективцы в Центре с Катькой бережные и понимающие, что они тоже ее обнимают. А еще мне шлют фотки, как Катя улыбается, перебирая руками длинные развивающиеся ленты, свисающие с потолка в нашем детском центре. Я смотрю на фотки и говорю – как круто, Катя, что мы рады друг другу вот уже 12 лет».